Спасение Келли и Кайдена - Страница 51

Мне нужно что-нибудь – что угодно, чтобы эти чувства ушли. Я обыскиваю кабинку, в поисках чего-нибудь острого, как край металлического диспенсера для бумаги. Это отчаянное решение, которое может привести к столбняку. Не уверен, что смогу сделать это. И когда направляю к нему запястье, то замечаю застежку на одном из кожаных браслетов. Рассматриваю ее, как более удачную альтернативу и помещаю другое запястье выше, а затем с силой дергаю ее вниз. Кожа распарывается, и боль вспыхивает в руке. Когда кровь проливается, мое сердце успокаивается.

Я сажусь на унитаз и позволяю крови течь на пол, брызгая красными капельками на плитку возле моих ног. Я кладу голову на руки, чувствуя стыд с удовлетворением, и задаюсь вопросом, как, черт возьми, попал в это место и как докатился до такого.

Я могу вернуться к тому моменту, когда все началось, мне было около двенадцати. Это случилось сразу, после того, как моя команда упустила бейсбольный мяч, из-за того, что я промазывал каждый раз, когда был отбивающим. Часть меня делала это нарочно, на зло, потому что знал, что это рассердит отца. И хоть мне было больно каждый раз, когда он злился, ему тоже было больно, внутри.

Я помню, каким спокойным был отец на обратно пути до дому, что заставляло меня нервничать. Его пальцы вцеплялись в руль, когда он управлял машиной. Ветер дул и поднимал клубы пыли. Небо было облачным, и я помню, как сожалел, что дорога не бесконечна.

Но всему приходит конец, и в скорее мы останавливаемся перед нашим домом. Трава была скошена, и косящий газон парень все еще убирал груды подстриженной травы.

— Иди внутрь, — наконец заговорил отец низким голосом, что означал – я в полной заднице.

Я схватил свою биту с перчаткой и вылез из машины. С низко опущенной головой я шел по дорожке, смотря себе под ноги, пока не добрался до парадной двери. Взглянул наверх, только чтобы открыть ее, а затем снова опустил глаза вниз, как только вошел.

Я начал подниматься по лестнице, надеясь, что на этот раз он просто забудет об этом. Но на полпути я услышал, как хлопнула входная дверь, и ветер снаружи затих. Я продолжил путь наверх, хотя надеялся, что каким-то образом смогу придумать, как сделать себя невидимым.

— Ты не хочешь рассказать что, черт возьми, произошло? — Его голос ударился о мою спину.

Я знал, что мне следовало развернуться и поговорить с ним, но я запаниковал и прибавил шагу. Это всегда было неверным решением. Он помчался вслед за мной, и, к тому моменту как я достиг вершины лестницы, он схватил меня за шиворот.

Он отдернул меня назад, спускаясь вниз по лестнице, а я изо всех сил пытался устоять ногами на полу, пока бита и перчатка выскальзывали из моих рук.

— Ты хоть представляешь, как тебе повезло? — Он развернул меня лицом к себе, и я, спотыкаясь о собственные ботинки, врезался в стену.

— Повезло? — спросил я, став в устойчивое положение. — Как?

Я обычно не возражал ему, но мой разум был где-то в другом месте. Как-то в школе меня спросили, откуда на руке взялся синяк, и я едва ли не рассказал им правду. Что мой отец толкнул меня на одну из полок в гостиной, из-за того, что пролил соду на пол. Но я струсил, и сквозь молчание ко мне пришло осознание. Моя жизнь всегда будет такой.

— Что ты сказал? — отец обрушился на меня, вены вздулись на его шеи, а костяшек пальцев побелели, когда он сжал их в кулаки.

— Я сказал, что устал от всего этого, — пробормотал я, опустив голову. — Я ничего не сделал и проиграл игру.

Тишина, последовавшая после моего тихого голоска, была чертовски устрашающей, и когда я, наконец, решился поднять голову, то был потрясен, увидев, что его пальцы смягчились, а вены разгладились.

Было одно мгновение, когда он выглядел почти человеком, и я думал, что наконец-то достучался до него. Но тогда его глаза покраснели, и он шагнул вперед.

— Ты знаешь, что мой отец сделал бы, если я проиграл, а затем бы перечил ему, как ты только что? — Он замолк в ожидании моего ответа.

— Нет, сер, — сказал я. — Не знаю.

Он шагнул ближе, возвышаясь надо мной.

— Он бы кричал на меня перед всеми этими людьми и говорил бы мне правду, а правда заключается в том, что нам нужно становиться лучше.

Иногда, когда он сердился, то упоминал своего отца, что он сделал с ним, вроде как объясняя свое насилие. Я задавался вопрос: «когда вырасту, тоже буду подобное переживать со своими детьми?». Мысли о том, что я мог стать таким же, пугали меня. Я не хотел становиться тем, кто заставляет людей страдать.

Я затаил дыхание, ожидая, что он ударит меня, но его рука оставалась в стороне.

— Я не понимаю тебя, — сказал он. — Ты такой бестолковый. Неважно, сколько раз я пытаюсь научить тебя, как нужно себя вести, ты всегда все портишь. И затем ты проваливаешь игру на глазах у всех, заставляя выглядеть меня отцом-неудачником, который, как гребанная киска для своего сына. — Мышцы на его руках напряглись, а вены на лбу пульсировали. — Ты ничего не заслуживаешь. Ты кусок дерьма. И чертов неудачник. Ты даже не заслуживаешь того, чтобы стоять здесь.

Он продолжал и продолжал разоряться на меня, но не бил. Каждое его слово ранило – оставляло шрам. Все больше и больше. Режет. И ранит. И ранит. И ранит. Я чувствовал себя маленьким и невидимым, как и мечтал раньше. Когда он закончил, то отвернулся и оставил меня одного в холле.

Помню, я подумал, что было только хуже от того, что он не ударил меня. По правде сказать, я желал о том, чтобы он лучше ничего не говорил, а просто выбил из меня дерьмо. Тогда бы я мог свернуться в клубок и избавиться с помощью сна от боли. Вместо этого боль была в моей голове, крови и сердце. Я хотел этого так сильно и сделал единственное, что смог придумать.